Выглядит так, что демократически-либеральное сообщество государств Старого Света пошло, по сути, на одностороннюю и некритическую нормализацию отношений с государствами, не приемлющими идеалы гражданских прав и свобод человека, политического плюрализма и свободы слова.
Предполагается, что причина этой метаморфозы - экономический кризис и стремление вырвать из-под влияния России вновь образовавшиеся независимые государства, соседствующие с ней на юго-западе.
Отмечается также особая роль ФРГ в оформлении самой возможности установления диалога как с "последней диктатурой Европы" - Беларусью, так и с не слишком демократичным Азербайджаном, становящимся наследственной монархией, а также с вотчиной коммунистов - Молдовой.
Тем не менее имеет право на существование и иная версия объяснения происходящего.
Европа в лице ее исторического ядра - Германии - метафизической "срединной земли", достаточно давно противостоящей "державам моря" (Великобритании, США и во многом Франции), банально восстанавливает собственные цивилизационные первоосновы.
Опыт истории немецкого государства, например, наглядно демонстрирует, что взгляды на мироустройство вплоть до оккупации 1945 года были там не совсем демократическими и уж точно принципиально нелиберальными. И что самое важное, модели, распространенные там, намного больше соответствовали сути собственно европейских проблем.
Этот культурный и политический фундамент, вполне органичный для держав Центральной Европы, был детально описан еще во второй четверти ХХ века.
Говорят всемирно признанные немецкие мыслители.
Ряд интеллектуалов Германии, чьи работы получили распространение и уважение на всех континентах (Карл Шмитт, Эрнст Юнгер, Мартин Хайдеггер и некоторые другие), не единожды осуществляли критику слабостей западного либерализма, естественно, предполагавшую самое внимательное отношение к его духовным альтернативам, к радикальному утверждению чего-то иного.
Духовно-политические симпатии и антипатии немецких мыслителей неизменно приводили их к признанию особой ценности института государства. В целом их представления можно свести к следующим моментам.
Право реализуется в государстве - данном сегодня, существующем "здесь и сейчас". Шаткость государства, обусловленная борьбой партий, опасна для права. Борьба партий в публичной политике - необходимый атрибут либерализма, но не демократии.
"Власть народа" - одна из ключевых очевидностей современности - может и не быть либеральной. Так, еще в 1927 году в работе "Понятие политического" Шмитт обнаружил главный критерий выделения "политического": размежевание на группы друзей и врагов, в высшей мере принципиальное противостояние (не личное и не частное) спорщиков и конкурентов.
"Враг" означает совершенную инородность, чуждый элемент для сливающегося в единое целое народа (внутренний враг).
Когда же народ политически един, необходимо противостояние врагу внешнему, другому политическому единству. Действительно суверенен только тот, кто имеет право объявлять чрезвычайное положение. Суверенное политическое единство может определять, кто народу друг, а кто - враг.
Нельзя объявить себя другом всех, надеясь, что врагов не останется, - просто тогда один народ будет определять друзей и врагов для другого народа.
Если государство воздержится или не будет способно проводить данные ключевые различения, оно окажется под угрозой, ибо тогда в дело вступят чуждые ему силы.
Все это отнюдь не предполагает тотальной войны на полное уничтожение врага. Понятие "политического" предполагает его сохранение. "Политическое" неустранимо из мира. Но это значит, что неустранимо противостояние друзей и врагов. То есть уничтожение врага означало бы уничтожение основания объединения народа, мобилизации его для солидарных действий.
Поэтому, например, Шмитт более всего опасался "гуманитарных войн", которые, по идее, должны положить конец всяким войнам. Это войны, в которых одна часть человечества объявляет себя представителем всего человечества и от имени его объявляет "нечеловеком" врага, к каковому возможно применить бесчеловечные методы и который должен быть полностью уничтожен. Эту линию он ассоциировал именно с гуманно-гуманитарным Западом, уже объявившим однажды Германию "врагом человечества".
Тоталитарность любого государства.
В своих работах Шмитт (как и Юнгер) высказывался весьма определенно в том смысле, что "плебисцитарная легитимность есть единственный вид государственного оправдания, который сегодня еще мог бы считаться общепризнанным. И вероятно даже, что значительная часть, несомненно, имеющихся сегодня тенденций к авторитарному государству находит здесь свое объяснение".
Эти тенденции нельзя просто отмести как тоску по реакции или реставрации. Гораздо важнее понимание того, что именно в демократии следует искать причину сегодняшнего тотального государства.
Эти немецкие мыслители считали необходимой реформу Конституции, которая бы позволила "реинтегрировать общество в государство" и положить конец раздирающим его распрям.
Речь шла о том, что политические распри приводят к полной невозможности решать какие бы то ни было объективные проблемы. Это влечет за собой совершенно неожиданную реакцию: все вопросы начинают считать потенциально политическими.
"Имеется тотальное государство. Каждое государство стремится овладеть теми средствами власти, которые нужны ему для его политического господства. И верный признак настоящего государства - что именно это оно и делает... Такое государство не позволяет выступить внутри себя никаким силам, враждебным государству, мешающим государству или разрушающим государство. Оно не думает о том, чтобы передать новые средства власти своим врагам и разрушителям и позволить подорвать свою власть под какими-нибудь лозунгами либерализма, правового государства или чего бы то ни было. Такое государство может различать друга и врага. В этом смысле... всякое настоящее государство является тотальным государством", - писал Шмитт.
Демократия и либерализм - не близнецы и не братья.
Шмитт прояснил, в чем же противоречие между демократией и либерализмом. Он пишет: "Всякая действительная демократия основывается не только на принципе равенства равных, но и на том, что к неравным нельзя относиться, как к равным. Поэтому демократия нуждается, во-первых, в однородности, а во-вторых, при необходимости - в уничтожении или искоренении неоднородности".
Он отвергал идею о том, что общее равенство человечества может служить основанием государства или какой-либо формы правления. Такая идея человеческого равенства, которая берет свое начало в либеральном индивидуализме, представляет собой неполитическую форму равенства. Она не содержит никаких критериев для установления политических институтов.
"Равенство всех личностей как личностей - это не демократия, а некая разновидность либерализма, не государственная форма, а индивидуалистическая этика и мировоззрение. В основе современной массовой демократии лежит смешение того и другого".
Существует противоречие между либеральным индивидуализмом с его моральным пафосом, сосредоточенном на индивиде, и демократическим идеалом, который нацелен на создание однородной идентичности.
Либерализм отрицает демократию, а демократия отрицает либерализм, и поэтому парламентская демократия, сочетающая в себе либерализм и демократию, нежизнеспособна.
Когда речь идет о равенстве, необходимо проводить различие между двумя совершенно разными идеями: либеральной и демократической.
Либеральная концепция равенства утверждает, что каждый человек как личность заведомо равен любому другому человеку.
Однако демократическая концепция нуждается в возможности проведения различия между теми, кто принадлежит к народу, и теми, кто к нему не принадлежит; необходимо, чтобы существовало соответствующее неравенство.
Политическая демократия, по мнению немецких мыслителей, не может основываться на общности всего человечества, она реально должна принадлежать определенному народу. Вопрос заключается в возможности проведения границы между теми, кто принадлежит к народу и поэтому имеет равные права, и теми, кто в политической сфере не может обладать теми же правами, потому что не является частью народа.
Демократические граждане наделены равными правами именно благодаря своей принадлежности к народу, а не потому, что они разделяют абстрактную идею человечества. Поэтому правомерно утверждать, что основным понятием демократии является не человеческая природа, а народ, и что "демократия человечества" невозможна. Демократия может существовать только для народа - четко определенного и жестко очерченного. Поэтому ответственного мыслителя должно интересовать прежде всего политическое единство, а не демократическое участие.
Такое единство имеет решающее значение, потому что без него невозможно существование государства. В демократическом государстве именно благодаря своей причастности к этому единству граждане могут относиться друг к другу как к равным и осуществлять свои демократические права.
По существу, демократия состоит в тождестве правителей и управляемых. Она связана с основополагающим принципом единства народа и суверенности его воли.
Но если народом необходимо править, то следует определить, кто же принадлежит к народу.
В отсутствии критерия для определения того, кем являются носители демократических прав, воля народа никогда не сможет четко оформиться. Само существование демократического политического сообщества зависит от возможности проведения границы между "нами" и "ними".
Особое значение здесь имеет то обстоятельство, что демократия неизменно приводит к отношениям включения-исключения. В этом и состоит важнейшая мысль, которую современные демократы (в том числе и белорусские) неосмотрительно отвергли вследствие своего банального незнания того, что содержится вне пределов американских политологических прописей.
Перспективы Европы.
Европа, судя по всему, покидает свои "чисто либеральные" пределы.
Существеннейшее расширение этой до сих пор во многом эталонной для всего мира цивилизации поставило перед ней совершенно незаурядные проблемы.
Жесткое очерчивание сферы "многостороннего будущего сотрудничества", сопровожденное отказом от намека хотя бы на долгосрочную перспективу вступления в Евросоюз для шести государств, требует самого серьезного осмысления. В первую очередь, конечно, в заинтересованных странах. Но также и в самом Старом Свете.
Демократия не может стать заложницей банальных демографических процессов и процедур объективно необходимой геополитической экспансии. Возможно, что либерализм как вполне органичный продукт американского "плавильного тигеля" скоро окажется не столь востребованным в колыбели мировой цивилизации.
Мощнейший демографический вал в массе своей культурно чуждых иммигрантов с юга, юго-востока и востока неумолимо принудит общества и государства Старого Света переоценить многие ценности из прошлого.
